Чародейка это и делала.

Кивнув на опустевшую бутылку, Кадеон сказал:

— Ты прикончил ее, чего я никогда не ожидал увидеть, — ты готов рассказать, что случилось?

Ридстром вздохнул. И рассказал Кадеону почти все, за исключением ложной клятвы, закончив:

— У меня нет успехов с ней, как я надеялся. Я только и получил, что еще два дня.

— Слушай, я знаю, что я — последний человек, от которого ты хочешь получить совет, то ты не можешь вызвать чувство. Ты не можешь заставить ее полюбить себя.

— А что сделал бы ты?

— Ну, знаешь ли, сделай какую-нибудь приятную чушь для нее. Купи ей вещи. Подумай о том, что ей нравится и что сделает ее счастливой, и сделай это. Она придет в твои объятия. А если нет, ты можешь спилить свои рожки ради нее. Цыпочки тащатся от этого.

Пристальный взгляд Ридстрома устремился на голову брата. Конечно же, Кадеон постригся.

— Зачем, черт возьми, ты сделал это?

— Холли хотела нормальной жизни, и я постарался дать ей нормальную жизнь. Она с тех пор ругала меня и запретила мне даже касаться моих «твердых, очень сексуальных рожков» снова. Затем обрисовала в общих чертах то, что собирается сделать с ними, как только они опять отрастут. Боги, брат, эта женщина зажгла мой фитиль, — тут он нахмурился: — Подожди-ка. Ты сказал, что Сабина скоро станет моей королевой. Кто же, черт возьми, она сейчас?

Обманутая.

Начиналась буря не только снаружи дома, но и внутри него.

Ридстром решился признаться Сабине в своей клятве-обмане. С тяжелым сердцем он поднимался в их комнату, оставив Кадеона допивать свой напиток.

Хотя он много трудился, чтобы завоевать ее доверие, Ридстром собирался разрушить все одним ударом. У него не было выбора. Каждый раз, когда она называла его «муж», ему словно нож вонзался в грудь.

Он сел рядом с ней на кровать.

— Сабина, есть что-то, в чем я должен признаться тебе.

Она не ответила и не повернулась к нему, но ее тонкие плечи напряглись, сообщив ему, что она проснулась.

— Все, чего я прошу, — это чтобы ты попыталась понять обстоятельства. Ты сможешь сделать это?

Никакого ответа. Он положил руку на ее плечо и повернул к себе лицом. Она открыла глаза.

Они были наполнены кровью.

— Что это? Сабина, что происходит?

— Это… здесь, — ее слова были невнятными, кожа — мертвенно-белой.

Он подхватил ее на руки. Сердцебиение зашкаливало.

Когда струйки крови потекли из ее ушей и носа, самый невероятный страх, который он когда-либо испытывал, пронзил его.

— О, боги, что с тобой происходит? Скажи мне, cwena!

— Яд, — она задыхалась.

— Что ты говоришь? Как? Кто это мог сделать?

Ее спина резко выгнулась, руки вцепились в рубашку Ридстрома. Когда она закашляла, из ее рта пошла кровь.

Необходимо ей помочь…

— Кадеон! — взревел Ридстром.

Его брат стремглав взлетел по лестнице, ворвавшись в комнату с обнаженным мечом:

— Что, черт возьми?

— Сабина больна, где Никс?

— Я могу привести ее.

— Сделай это и потом встреть нас в Доме Ведьм…

— Н-е-е-е-т, — закричала Сабина, забившись в его руках. — Только не Дом Ведьм.

— Успокойся, детка, мы останемся. Успокойся… — Кадеону же он бросил: — Приведи Никс сюда. Если не сможешь найти ее, найди Марикетту Долгожданную. Или даже Теру Ясновидящую, она знает о ядах.

Без слов, Кадеон вылетел из комнаты. Ридстром услышал, как хлопнула боковая дверь, прежде чем послышался звук отъезжающего грузовичка Кадеона.

Ридстром положил ладонь на щеку Сабины и вздрогнул в растерянности, потому что ощущение было такое, словно он положил руку на открытый огонь. Но ее длинная ночная рубашка и кровать были ледяными.

— Держись ради меня, Сабина. Помощь придет.

Боль пронзила ее тело, узлом скрутив мышцы. Медный привкус крови заполнил рот. Кажется, будто ножом режут вены и вонзают его в мое сердце.

Ридстром продолжал расспрашивать ее, пытаясь понять, в чем дело, с ужасом глядя на кровь и покачивая ее на руках.

Она в мучениях задыхалась, ее глаза были закрыты. Она ошибалась. Нет никакого способа противостоять этому. Столь глупо и высокомерно было даже думать, что она окажется в состоянии пережить это.

И теперь она расплачивалась за это. Если Ридстром не сможет заставить себя сделать то, что должно быть сделано.

Ее тело сводило судорогой от невыносимой боли, в уме проносились видения, как она пьет яд. Да, опустошает стакан за стаканом… запивая жгуче-черные гранулы, лежащие прямо на ее языке, глотая их.

О, боги, она может случайно отравить Ридстрома своей кожей, своей кровью. Надо предупредить его.

— Не надо… не трогай меня.

— Сабина, я должен отнести тебя кому-то, кто сможет помочь!

Она яростно замотала головой:

— Никто здесь… не может!

Еще одна волна боли скрутила ее. Невероятные… неземные муки. Ее глаза резко распахнулись, когда безумный бег сердца прекратился.

Их взгляды встретились.

— Cwena, — прохрипел Ридстром, — твое сердце.

Все. В голове стало пусто. Ее веки в облегчении закрылись. Его жуткий рев разнесся по дому.

Глава 44

Ее долбаное сердце остановилось… она почти умерла. Ридстром никогда не забудет, что испытал, услышав легкий удар ее упрямо борющегося сердца.

Он сидел, прислонившись спиной к изголовью кровати, сжимая ее в руках и покачивая, оба покрылись испариной от испытываемой боли. Когда Сабина стонала, он бормотал:

— Я с тобой, детка. Я с тобой.

Всякий раз, касаясь ее кожи, он испытывал невероятную боль, поэтому непрерывно поглаживал ее по лбу и лицу, желая вытянуть это из нее.

Ее кашель с кровью прекратился, но он чувствовал, что еще ничего не закончилось. Он удерживал свою ярость в узде, чтобы быть в состоянии заботиться о ней.

Буря опустилась на дом: молнии освещали все вокруг, гром заставлял дребезжать стеклянные двери. С каждой вспышкой молнии лицо Сабины выглядело еще более бледным.

Когда Кадеон привел Никс в спальню спустя полчаса, пристальный взгляд Валькирии пробежался по лицу Ридстрома, как будто определяя уровень его самоконтроля. Он знал, что его рога были прямыми, а глаза — черными, но он держался.

— Что здесь происходит? — спросила она. — Все, что Кадеон сказал, было: «Ты когда-нибудь хотела увидеть сцену из «Экцорциста» в реальной жизни»?

— Она больна, — отозвался Ридстром, — она сказала, что это яд. Ты знаешь все яды. Скажи мне, что делать.

В затемненной комнате иллюзии Сабины начали вспыхивать, безумно быстро сменяя друг друга, как бессвязная речь.

Никс подошла к кровати, наклонила голову.

— Синюшный оттенок губ.

Она перевернула руку Сабины. Бледная кожа была покрыта рванными красными полосами, словно ожогами. Они бежали по всей руке к ее ладони, образовывая букву «Х».

Никс резко отбросила руку чародейки, вытирая свои ладони о штаны.

— Она приговорена.

— Приговорена? О чем, к дьяволу, ты говоришь?

— Это — morsus, самый грубый яд, он вызывает невообразимую боль при выводе. Сабина должна была постоянно принимать дозу этого яда, чтобы не позволять ему действовать.

— О, боги, она пыталась вернуться к Оморту несколько дней назад… Я остановил ее.

— Тогда он — тот, кто дал ей его. Это имеет смысл — он использовал его, чтобы управлять ею в течение всех этих лет.

— Что будет с ней?

— Ты касался ее кожи? Ты чувствовал боль? — когда он кивнул, она продолжила: — Ты испытал, возможно, лишь незначительный процент того, что испытывает Сабина. Яд причиняет безумные муки. Как ошпариться и одновременно получить удар, как если бы твою кожу отдирали от твоих костей. Демон, это будет в тысячу раз хуже. Боль станет такой огромной, ее тело испытает такой сильный шок, что ее сердце не выдержит и остановится.

— Это уже произошло! — глубоко вдохнув, он попытался говорить спокойнее: — Что я могу сделать?

Никс печально покачала головой.